Русские в начале осьмнадцатого столетия - Страница 57

— Да, господин бригадир, — отвечал барон Аларт, вытряхивая свою трубку, — я пил довольно.

— Хорошо б очень, — сказал барон Остен, — если б его величество так же был нескуп и во всем… Вы понимаете, что я хочу сказать, господин генерал?

— Понимаю, господин генерал-лейтенант, — отвечал Янус, — и я давно об этом думаю. Теперь не время, но когда кончится кампания, я буду непременно просить о значительной прибавке жалованья.

— Просить-то можно, — заметил Брюс, — да вряд ли вы что-нибудь выпросите.

— А не выпрошу, так пусть дадут мне абшид.

— И я последую вашему примеру, — сказал Остен. И я! — промолвили в один голос генералы Берхгольц, Аларт, Денсберг и Буш.

— Эх, господа, — прервал Брюс, — нам грешно на это жаловаться: посмотрите, что получают русские генералы.

— Русские! — повторил француз. — Русские обязаны и даром служить своему царю. Да если правду сказать, так стоят ли они и того, что им дают?

— Стоят или нет, — сказал Берхгольц, — а очень изволят обижаться, что мы больше них получаем жалованья, и даже так дерзки, что говорят, будто бы они служат из чести, а мы, немцы, — из одних только денег.

— Ах они варвары! — вскричал Моро де Бразе. — Желал бы я, чтоб кто-нибудь из них сказал это при мне.

— Что ж бы вы сделали? — спросил Брюс.

— Я отвечал бы этому русскому, что он, точно, прав: что мы, иностранцы, действительно служим за деньги, а русские — из чести: да это потому, что каждый старается добыть то, чего у него нет.

Глубокомысленные немцы взглянули друт на друта и призадумались. Они подозревали, что в словах француза скрывается какая-нибудь обидная насмешка, однако ж не вдруг поняли смысл этой эпиграммы.

— То, чего у него нет, — повторил наконец Янус. — А, понимаю, господин бригадир, понимаю!.. Ну, это зло, очень зло!..

— И совершенно справедливо, — промолвил Берхгольц.

— Фу, как остроумны эти французы! — шепнул Буш, толкнув локтем Остена.

— Конечно, конечно! — сказал Остен. — Это очень остро, да только не совсем справедливо. Ну, можно ли говорить, что мы служим из-за денег? Вот хоть я, например: третий год служу все на одном трактаменте ', да еще на каком?.. Стыдно сказать: триста рублей в месяц!

— То есть, — прервал Моро де Бразе, — на наши французские деньги восемнадцать тысяч ливров в год. Конечно, это мало, по все еще сносно. А я, представьте себе, получаю всего-навсего двенадцать тысяч ливров жалованья.

— А где бы вам дали больше этого, господин бригадир, — спросил Брюс, выпив одним духом полстакана пуншу, — уж не во Франции ли?

— Да, господин генерал-лейтенант, — возразил Моро де Бразе, — да, во Франции! Деньгами я получил бы гораздо менее, но взамен их дали бы то, чего никакой русский царь дать не может, то есть: прекрасный климат, просвещенное общество, любезных женщин, хорошее вино и превосходный театр, о котором, не прогневайтесь, и вы, господа немцы, не имеете никакого понятия. Вы думаете, господин Брюс, что если я отказался от этих высоких наслаждений просвещенного человека, если я закопал себя живого в эту снежную могилу, которую мы называем Московским царством, так я уж вознагражден с избытком за это необъятное пожертвование тем, что получаю в год каких-нибудь ничтожных двенадцать тысяч ливров жалованья?

— Да разве вам обещали больше этого или заставили насильно служить русскому царю?

— Конечно, не насильно, но вы знаете, господин Брюс, что в жизни встречаются разные обстоятельства: я был молод, любил пожить и, натурально, прожил все мое состояние. Мой дядя, старик лет семидесяти пяти, после которого доставалось мне большое именье, женился на молодой девушке; у его жены родился сын… одним словом, я был в таком положении, что мне должно было выбрать одно из двух: или всадить себе пулю в лоб, или идти в русскую службу. К несчастию, я выбрал последнее…

— Ну, это еще не большое несчастие, — сказал Брюс, — конечно, Россия не Франция, но, не прогневайтесь, в ней жить можно, и вы, господин бригадир, напрасно называете русскую землю могилою. Вот я уж давно живу в этой могиле, а, кажется, на мертвеца вовсе не похож, — промолвил Брюс, допив свой стакан пуншу.

— Я это сделал, — возразил француз, — относительно ее умственного состояния и совершенного отсутствия всякой человеческой жизни. Разумеется, в этом смысле в ней все мертво, как в могиле. Сошлюсь на всех: скажите, господа, есть ли где-нибудь, не говорю в Европе, но в целом мире, земля скучнее этой Московии и народ невежественнее этих грубых, необразованных московитов?

Да, да! — пробормотали в один голос все немецкие генералы, исключая Брюса и Бейде.

— Вы, вероятно, читали, — продолжал француз, — в книге знаменитого путешественника Адама Олеариуса, что он пишет о русских? Помните ли то место, где он приводит мнения некоторых шведских и ливонских ученых, которые доказывают, что русские вовсе не христи-ане да и людьми-то могут назваться только потому, что имеют дар слова?

— То ли еще вы найдете в этой книге! — прервал Брюс. — Помните ли, как этот Олеариус, описывая русскую свадьбу, говорит, что во время венчания и молодые, и все приглашенные на свадьбу пляшут в церкви, под пение псалмов, какой-то особенного рода танец, похожий на французский бранл. Ну, скажите, господа: можно ли иметь какую-нибудь доверенность к путешественнику, который рассказывает такие нелепости?

— Вы, господин Брюс, — сказал хозяин, — всегда заступаетесь за русских.

— Не за русских, господин генерал, а за правду. Если б вы говорили, что русский народ еще необразованный, что они начинают только просвещаться, так я не стал бы с вами спорить, но вы их даже и за людей почитать не хотите.