Русские в начале осьмнадцатого столетия - Страница 72

— Да что ж, это, — спросил Симский, — тот самый князь Шслешпанский, который был помолвлен на племяннице…

— Аграфены Петровны Ханыковой. Ну да, тот самый. Месяца два тому назад Аграфена Петровна, которая была еще здесь, уведомила меня, что родной ее брат, Максим Петрович, зовет ее на свадьбу племянницы в подмосковное свое село. Надобно тебе сказать, что Ханыкова и слышать не хочет об этой свадьбе. Вот я взял с собою команду и отправился втихомолку к Про-кудину. Подъезжая к селу, я узнал от мужичков, что жених, то есть князь Шелешпанский, прибыл со всем своим поездом в село Максима Петровича. Кажется, я хорошо распорядился: одну часть моей команды оставил на карауле у самой околицы, другой приказал ехать с обыском на село, а сам отправился прямо в господский дом. Свадьбе-то я помешал — это правда, а жених все-таки ушел. Что будешь делать! Сквозь пальцы проскользнул, проклятый!

— Так поэтому он еще не женат? — спросил Симский таким странным голосом, что Мамонов взглянул на него с удивлением и сказал:

— Что ты, брат, поперхнулся, что ль?

— Да!., что-то так… — промолвил Симский, чувствуя, что сердце его совершенно оледенело. — Так ты, Мамонов, — продолжал он, — помешал этому бедняжке жениться на племяннице Прокудина?

— Да ведь жениться-то всегда можно. Чай, их давно уж обвенчали. Коли дело полажено, так долго ли отпеть «Исайя ликуй»? Не на селе у своего дяди, так где-нибудь на погосте. Жаль мне этой… как бишь ее звали в девках-то?.. Да, Запольская! Такая хорошенькая, умненькая, танцует прекрасно… Бсдняжечка! вышла за богатого человека, а теперь что он будет? нищий!

— Да неужели в самом деле этот мошенник Обиняков отберет у него все именье?

— А ты думаешь, оставит что-нибудь?

— Послушай, Мамонов, нельзя ли как-нибудь этому пособить?

— Никак нельзя. Конечно, если б он догадался да прежде, чем его захватят на этом хуторе, явился ко мне сам, — ну, это дело другое. Не знал, дескать, что меня требуют, ездил по моим отчинам, хворал… мало ли что можно сказать.

— Что ж тогда с ним будет?

— Ничего, поступит на службу, а все именье при нем останется. Куда ж ты, Симский?

— Прощай, мой друг, меня дожидаются обедать. Э, да кстати!.. Можешь ты мне дать эту копию с указа?

— На что тебе?

— Показать дядюшке. Может быть, оп еще этого указа не читал.

— Пожалуй, возьми, если хочешь.

— Ну, прощай, Андрей Степанович!

— До свиданья, мой друг!

Симский обнял Мамонова и отправился домой.

XII

На другой день после рассказанного мною в предыдущей главе, часу в восьмом утра, Максим Петрович Прокудин сидел на рундуке своего сельского дома вместе с Ольгой Дмитриевною Запольскою. Максим Петрович читал любимую свою книгу «Камень веры» Стефана Яворского, племянница сидела подле него и вышивала на пяльцах.

— А вот и Прокофий едет из Москвы, — сказал Про-кудин, закрывая книгу, — что он везет нам — горе или радость?

Через несколько минут Прокофий Сидорыч стоял уж перед своим господином.

— Ну что, Калуга? — "спросил Максим Петрович. — Что слышно в Москве?

— Да мало ли что толкуют, батюшка, — отвечал Прокофий, — одни говорят одно, другие другое.

— Так есть и хорошие слухи?

— Есть, Максим Петрович.

— Ну, слава тебе Господи!.. Ты был у Шетнева?

— Как же, сударь. Изволит тебе кланяться. «Пи-сать-де к твоему барину не могу — дело опасное, а скажи ему на словах: начали, дескать, распускать по Москве слухи, что в нашем войске все благополучно, что государь Петр Алексеевич жив и здоров и что теперь с турками замирение. Да ты, дескать, Максим Петрович, этому не верь — все это выдумки, и хоть оттоле и есть выходцы, да от них правды не узнаешь; а все-таки и они поговаривают, что дело-то было сильно плоховато; так ты себе на ус и мотай: коли было плохо, так отчего ж теперь стало хорошо? Ведь к нашему войску на выручку никто не подоспел!» Вот что, батюшка, приказал тебе сказать его милость Герасим Николаевич.

— Так Шетнев думает, что это все сказки? А ты что думаешь, Кулага?

Прокофий Сидорович начал ухмыляться, почесал затылок, помялся и наконец промолвил:

— Не прогневайся, государь Максим Петрович, я думаю, Герасим Николаевич изволит называть эти добрые слухи выдумкою ради того, что ему крепко бы хотелось, чтоб слухи-то были дурные.

— Может статься. Да ты-то сам как думаешь?

— Я, батюшка, что! Я человек глупый. По мне, лучше верить хорошему, чем худому.

— И я, видно, Прокофий, не умней тебя. Ну, ступай с Богом!.. Тебе, чай, надо отдохнуть… Постой-ка, постой!.. Ох, глаза-то у меня плохи стали!.. Посмотри, Прокофий: ведь это к нам кто-то едет.

— Едет, батюшка.

— Кажись, тройкой в телеге?

— Да, сударь… У! да как задувает! Видно, на разгонных.

— Да, шибко едет. Ступай, Прокофий, скажи, чтоб закуска была готова… Кто бы это такой? — продолжал Прокудин. — Э! Да никак на нем шляпа-то немецкая? Или мне так кажется… Посмотри-ка, Оленька!. Да что гы, мой друг?

— Ничего, дядюшка.

— Как ничего: ты вся побледнела… и голос у тебя дрожит… Что ты, что ты… Господь с тобою!

— Да… — прошептала Ольга Дмитриевна, — это он.

— Он? Кто?.. Этот гость, который к нам едет?

— Дядюшка, — сказала Запольская, вставая, — я пойду к себе… я не: у>чу его видеть.

— Да кто ж он такой? — спросил Прокудин. Слезы брызнули из глаз бедной девушки; она закрыла руками лицо и назвала едва слышным голосом Симского.

— Симский! — повторил Прокудин. — Что ты, матушка, перекрестись! Да ведь он под турком…

— Так что ж, дядюшка? Видно, приехал затем, чтоб сдержать свое слово и жениться на Катеньке Юрловой.