Русские в начале осьмнадцатого столетия - Страница 64

К оглавлению

— А вот скоро опять отопру, — промолвил Димитракн, — кажись, гости идут.

— В самом деле, — сказал Ситаский, — конский топот!

— Кто ж это к вам едет? — спросил Фролов.

— Ночь-то больно темна, а то бы ты не стал меня спрашивать. Вон — посмотри* Видишь ли ты там что-нибудь подле забора?

— Нет, не вижу.

— Подойди поближе.

Фролов сделал несколько шагов вперед и остановился.

— Что ж это, — сказал он, — «икак оседланные лошади?

— Ну, да!.. Вот ты бы днем тотчас увидел, что на них турецкая сбруя.

— Так здесь турки?

— Друтой день стоят. Их привел бояр Палади.

— Где он, где он? — раздался женский голос. — Василий Михайлович, где ты?

— Я здесь, Смарагда! — сказал Симский, идя навстречу куконе.

— Боже мой, ты здесь, и в какую минуту!.. Мариорица!.. Димитраки!.. Приберите куда-нибудь лошадей, а ты, Василий, и твой товарищ ступайте ко мне в дом.

На дворе замелькали огни.

— Скорей, скорей! — шепнула Смарагда, таща за собой Симского.

Но прежде, чем они добежали до крыльца, бояр Палади с целою толпою турков заступил им дорогу

— Постой, кукона! — сказал он, схватив за руку Смарагду. — Мы и без тебя угостим этих русских.

Симский и Фролов не успели вынуть своих сабель, их схватили и тотчас обезоружили.

— Свяжите хорошенько этих бродяг! — продолжал Палади, обращаясь к туркам. — Как ваш ага воротится, так мы расспросим их порядком, зачем они сюда пожаловали, и если они подосланы…

— О нет! — вскричала Смарагда. — Уверяю тебя… они заплутались… заехали сюда нечаянно!..

— Э, да как ты за них заступаешься, кукона!.. Посветите-ка сюда, — продолжал Палади, подходя к Симскому. — Ну так и есть! — сказал он, нахмурив свои густые брови. — Милости просим, господин офицер!.. Теперь мы с тобой разочтемся!.. Я дал по тебе промах, проклятый русский, да авось теперь не промахнусь! — промолвил он, вынимая из-за пояса пистолет.

— Ты убей и меня вместе с ним! — вскричала Смарагда.

Она обвила Симского обеими руками и крепко прижалась к груди его. В эту самую минуту ворота распахнулись снова, и видный собою турецкий ага в сопровождении многочисленного отряда спагов въехал во двор.

— Что у вас такое? — спросил он, спрыгнув молодцом с коня.

— Да вот, — отвечал Палади, опустив пистолет, — к нам заехали сюда русские, так я хотел с ними поскорей разделаться.

— Русские?.. Хош халды! Добро пожаловать! Где ж они?

— А вот здесь.

— И только двое? Да что ж эти московиты

— Видно, их подослали нарочно.

— И ты хотел их застрелить?

— А разве не прикажешь?

— Нет, не прикажу. Ну, стоят ли эти собаки, чтоб ты тратил для них порох? Хамид, — продолжал ага, обращаясь к одному из спагов, — возьми себе их головы.

Хамид, пожилой турок с седой бородою, спустился медленно с коня.

— Ну, Василий Михайлович, — молвил Фролов, — пришел наш конец!.. Я по-турецкому маракую, — знаешь ли, что сказал этот турка?

— А что? — спросила торопливо Смарагда.

— Он велел покончить с нами.

Кукона вскрикнула, голова ее скатилась на грудь, руки опустились, и она упала без чувств на землю. Мариорица подняла свою госпожу и, при помощи Димитраки, внесла ее в дом.

— Делать нечего, Фролов, — сказал Симский, — воля Господня… молись Богу!

— Поганые басурманы, — прошептал урядник, — эк они нам руки-то скрутили… и перекреститься нельзя!

Хамид вынул из ножен свой булатный ятаган, обтер его полою кафтана и, обращаясь к своему начальнику, сказал:

— А что, эфенди, здесь, что ль, или там, за воротами?

— Да, сведи их со двора Палади, — продолжал ага, — ты спрашивал этих москов, что они за люди такие?

— Одного из них я знаю: он должен быть русский юз-баши.

— Юз-баши! — вскричал ага. — Аллах кирим!.. И ты хотел застрелить его?.. Постой, Хамид, постой!.. Мы до сих пор не могли еще захватить в плен ни одного русского юз-баши: они, проклятые собаки, ни за что живые в руки не даются. Наш визирь Ахмет-паша — да сохранит его Аллах и да утонет он в море милостей великого падишаха! — дорого бы дал, чтобы порасспросить хорошенько хоть русского ан-баши, а это юз-баши!.. Он от него все может выведать…

— Так ты его отошлешь к визирю?

— Я сам после утренней молитвы отвезу этих пленных в лагерь и сдам с рук на руки великому каимакану…

Ханух! Селим! Заприте куда-нибудь до утра этих гяуров!.. Да если они уйдут…

— Не заботься об этом, — прервал молдаванин, — не уйдут! За это я берусь.

— Ну, не говори, Палади! Этим русским — да истребит Аллах весь нечестивый род их! — сам шайтан помогает: они в мышиную щелку пролезут, проклятые! Смотри не упусти их!

— Чтоб я их упустил? Да застрели меня как собаку, если я выпущу из рук этих разбойников русских!

— Хорошо, эфенди!.. Помни же, что ты теперь сказал!

— Не забуду. Я их так припру, что к ним и муха не влетит!.. А что ты думаешь, ага, визирь что с ними сделает.

— Известно что: расспросит обо всем.

— Да, скажут они правду!

— Скажут. Да ведь их станет допрашивать визир-ский палач Абдул-Мукир, а у него и мертвый заговорит.

— А как их допросят.'

— Так велят задушить. Кто побывал в руках у Абтул-Мукира, тот уж ни на что не годится.

— Вот что!.. Хорошо же, что я их не застрелил. ' Алейкум салам, эфенди!

Палади велел вести за собою Симского, и Фролова. Все турки, убрав лошадей, разбрели в разные стороны, и на опустелом дворе остался снова один караульщик Димитраки.

X

В небольшой комнате, при слабом свете лампады, которая висела перед образом Божией матери, сидела на своей постели бледная, убитая горестью кукона Хереско. Она молчала, и по временам только удушливые рыдания вырывались из груди ее. Подле кровати стояла любимая ее цыганка.